Рефлексия на тему экстрима

Спорт как биополитика

Политика сейчас все больше начинает пониматься как практика всеобъемлющего контроля за жизнедеятельностью. Это делает любую форму политического действия биополитикой. В этом плане понятно и внимание современной политики к телу. Отныне главным объектом политических институтов становятся не коллективные тела – общности, классы, группы, а индивидуальные – избиратели, собственники. С биополитической точки зрения сама возможность существования в качестве живого существа оборачивается для человека превращением в политического и экономического игрока. Слово «игра» является здесь ключевым: биополитика обращает жизнь человека в спорт.

Понятые как «арена» индивидуальной активности, экономика и политика в свою очередь превращаются в разновидность спортивного состязания. Более того, ареной оказывается и сама жизнь. И в такой ситуации спорт действительно становится образом жизни современного человека. Ведь «биополитический капитализм» уже эксплуатирует нас не в качестве духовных существ, наделенных свойствами личности, а в качестве тел, индивидуальность которых мыслится как всеобщее, а потому и ничем не примечательное достояние. Так появляются «менеджеры» вместо «трудящихся» и «избиратели» вместо «граждан».

Приравнивание производственно-экономической эксплуатации к почти «техническому» использованию тел радикальным образом расширяет горизонт спорта как деятельности. Теперь он выступает не столько формой управления физическими энергиями, сколько способом организации социальных энергий, направляемых на биополитические нужды. При этом то, что раньше достигалось методом репрессий и принуждения, оказывается предметом внутренней мотивации и индивидуального выбора, пренебрегать которыми просто «неспортивно». Особое значение для понимания биополитики приобретают новые виды спорта и прежде всего экстремальные, которые мыслятся как спортивная деятельность на грани возможностей.

Дефицит реальности

С сугубо риторической точки зрения разговор об экстремальных видах спорта связан с ощущением нехватки: говорящим не хватает восклицаний, метафор и междометий. Кажется, в языке тех, кто говорит об экстриме, слишком мало букв и слишком мало слов, их легкие постоянно совершают судорожные колебательные движения – в них не хватает воздуха, чтобы передать переполняющие их эмоции.
Подобная риторическая асфиксия отражает самую суть дела: любители экстремального спорта страдают от дефицита реальности. Им не хватает слов, потому что экстремалы живут в мире, не поддающемся описанию. Это мир, который постоянно уходит из-под ног и настолько напичкан фантазмами, что скорее напоминает психоделическое облачко.

О спорте давно уже говорят как о целом мире («О, спорт, ты мир!»), однако для спортсмена-экстремала «и целого мира мало». Он страдает от недостатка острых ощущений. Вернее, от того, что его ощущениям недостает остроты. (Предательская неточность ощущений – вкупе с неистребимой тягой к адреналину, безусловно, сближает экстремала с другим героем наших дней –наркоманом).

С этой точки зрения спортсмен-экстремал ничем не отличается от среднестатистического жителя большого города, зараженного хроническим смыслодефицитом. Точнее, спортивный экстремал и есть в настоящее время образцово-показательный горожанин начала XXI века: эгоцентрик без собственного «я»; метросексуал, практикующий любовь без обязательств; «куратор» без царя в голове; буржуа духа; аристократ клуба; раб тела.

Развитие цивилизации было сопряжено с производством неисчислимого количества полуфабрикатов: в продукт быстрого приготовления давно уже превратилась не только еда, но и смысл нашего существования. «Человек есть то, что он ест» – это давно уже устаревшая формула. «Человек есть тот, кого он ест» – вот что теперь написано на наших знаменах. Смысл существования обретается даже не в потреблении, а в слиянии и поглощении, причем конечной целью этого процесса оказывается другой, ближний.

Это не приводит, конечно, к буквальному повторению сценария войны «всех против всех». В мире экономической конкуренции это повлекло бы за собой слишком большие издержки. Ближний исчезает не столько физически, сколько метафизически – устраняется перспектива близости, а вместе с ней и возможность доверия, стихия товарищества, «субстанция солидарности». При всей своей внешней безобидности экстремальный спорт становится популярен именно как практика «конкурентного взаимодействия».

Основным объектом противоборства выступает теперь не конкретный соперник, а сам принцип единения людей, игнорирующего отношения кланов, команд и корпораций.

Горы и буераки, по которым взбираются, с которых спускаются и над которыми взлетают коротающие свой досуг яппи, это своего рода современный гимнасий, где закаляется конкурентоспособность горожанина XXI века. Преодолевая все эти пустяковые, в сущности, препятствия, он овладевает одним совсем нешуточным навыком: делать кланово-корпоративную конкуренцию главным жизненным приоритетом. И это вам уже не архаический «Курс молодого бойца» с его наивным милитаризмом. Это наука побеждать в условиях, когда все являются вегетарианцами до такой степени, что готовы сожрать друг друга во имя правильного понимания «лояльности», «толерантности» и «политкорректности».

Протезирование мира

Экстремальный спорт мыслится как чистое движение тела. Движение, абсолютно чуждое идеологии и рефлексии, а значит автоматическое по самой своей сути. Запрограммированность и автоматизм хорошо иллюстрируются с помощью одного примера из жизни любителей спортивного «экстрима».

В списке интересов одного из сообществ «Живого журнала», посвященного «адреналиноемким» спортивным игрищам, помимо англоязычного перечисления названий экстремальных видов спорта (Fingerboarding, Mountainboarding, Rastabike, Adventure-racing, Aggressive inline skating, и т.д.), есть еще и отсылка к «экзистенциальным» запросам. Среди последних числятся: «быть-круче-бэтмана», «выбор», «движняк», «лидерство», «невозможное», «показать себя», «понт», «самореализация», «свобода», «сделать всех», «сделать себя», «субкультура», «творчество», «толпа», «тусовка», «уважение». Причем «угроза для жизни» соседствует с такой расхожей категорией, как «музыка», а также инфантильной – «мультики» и половозрастной – «пестики-тычинки». Примечателен даже не сам набор, а перечисление интересов «через запятую», благодаря чему они рассматриваются как равнозначные ценности.

Симптоматично, что упомянутое в конце списка «уважение» трактуется как respect (в выборе слова чувствуется будущая ставка на «респектабельность»), а в числе того, что вызывает этот самый respect, чуть ли не первым пунктом обозначается «конструктивность». В оппозиции к respect оказываются любое проявление неполиткорректности: споры на почве религиозных, идейных и сексуальных предпочтений одним махом относятся к категории «бла-бла-бла».

Подобный расклад приоритетов довольно точно характеризует господствующую форму осмысления «актуального» и «нового» в среде тех, кто служит олицетворением будущего не только из-за возраста, но и в силу социального статуса. Экстремальный спорт полностью подчинен идее совершенствования техники. Не только тело, но и душа человека рассматриваются при таком подходе как искусный имплантат, протез.

Этот подход распространяется и на природу в целом: когда целого мира хронически не хватает, протезированию подлежит само естество.