«Человек, выбирающий триатлон в качестве профессии, по сути, готовится к безденежному существованию. Он как аскет, это своего рода молитва»

Константин, как появилась идея создать «Триатлон-центр»? По какому принципу выбирали оборудование? Чей опыт использовали?
Все делалось на основе собственного опыта. Возникло желание создать в Москве место, где можно готовиться к триатлону в комфортных условиях. Немного подсмотрели, что есть за границей: в Америке, в Италии, Испании. Это небольшие зальчики на самом деле. В США почти при каждом велосипедном магазине есть закуток, где станков десять стоит, – люди приходят и при хорошей погоде делают там работы. Что дает станок вообще? Это как плавание в бассейне – можно и на открытой воде плавать, но тренировочный план реально выполнить только на дорожке. Так же и со станком. Конечно, есть минус – психологически на нем тяжело долго крутить, и нужно выезжать на улицу. Но улица – это светофоры, погода, движение, рельеф: обстоятельства, которые от вас не зависят. На станке все четко, поэтому он и летом необходим. Например, Лионель Сандерс (канадский триатлет, победитель ITU Long Distance Triathlon World Championship в 2017 году. – Прим. БС) – он вообще со станка не слезает. В общем, формат «Триатлон-центра» – единственно возможный для качественной подготовки.

А если дома сидеть на станке?
Это убийство. Конечно, есть дисциплинированные люди, как мой партнер по «Триатлон-центру» Антон Ситников,  – вот он настоящий «железный», по шесть часов станок крутит. Таких мало. Я не могу столько тренироваться дома и считаю, что все лентяи, как и я. Мне нужно за кого-то зацепиться, нужен коллектив: если я объявил, что тренировка – шесть часов, я уже не смогу уйти через четыре.

Вообще в России триатлон – экстра, как в Африке к лыжным гонкам готовиться: только если искусственную трассу себе сделать. Сейчас он становится модным, люди к нам идут – но страна для этого спорта не готова. У нас с периферийными дорогами ситуация плохая, и это главное препятствие. Например, в Норвегии, Финляндии климат такой же, но есть хорошие дороги с неинтенсивным движением, и триатлон в Скандинавии – более массовая история.

У вас есть тренировки по шесть часов?
Да, например, тренер может дать задание – шестичасовую работу на велостанке с серьезной мощностью.

Серьезная – это для вас сколько?
Мощность на Ironman – 275–280 ватт. Бывает задание – держать мощность 360–400.

Какова посещаемость «Триатлон-центра» в настоящий момент?
Она растет – от тысячи до 1200 посещений в неделю сейчас стабильно есть. В пиковые дни – субботу, воскресенье – не хватает станков. Если допустить, что каждый занимается три раза в неделю, можно сказать – 300 человек в нашем клубе точно. Абонемент месячный: мы не стали делать клубную годовую карту, чтобы не было ситуаций, когда человек заплатил, а потом перестал ходить. Месяц – это для всех удобно. Плюс есть возможность разовых посещений.

Как планируете развивать центр в будущем?
К следующему сезону хотим увеличить количество станков – может быть, надстроим еще один подиум. Кроме того, сейчас у нас стоят тренажеры для пловцов, но не хватает бассейна. Планируем построить хотя бы 25-метровый бассейн или на территории «Триатлон-центра», или в велотреке, пока обсуждаем эту идею.

Кроме того, у нас открылась спортивная клиника. Это одно из направлений I Love Supersport, его развивают Максим Журило (сооснователь I Love Running Family), Леонид Богуславский (основатель ru-Net, 84-е место среди россиян в списке Forbes) и Александр Корчагин (главный врач, 6 раз проходил Ironman. – Прим.  БС). Теперь комплекс более удобен: здесь, во‑первых, можно заниматься лечебной физкультурой, во‑вторых, получить первую помощь после травм.

Сколько всего было потрачено на «Триатлон-центр»?
Порядка 40 миллионов рублей: нам передали помещение в плачевном состоянии, без пола, с кучей мусора – пришлось делать капитальный ремонт. Первоначальные сметы не подразумевали таких вложений, но потихоньку эта сумма набежала.

Вы поддерживаете финансово отдельных спортсменов в настоящий момент?
На сегодняшний день нет: в качестве физического лица это делать сложно. Нагрузка серьезная: питание, сборы, передвижение, какая-то зарплата. Оптимально было бы это делать через организацию. Надеюсь, что «Триатлон-центр» вырастет до такого уровня, когда сможет содержать команду. Такая цель у нас есть.

Недавно мы стали дистрибьюторами марки Argon, и мы можем предложить на нее максимальные скидки спортсменам, но это пока все.
Дело в том, что триатлон – это вообще не денежная история для спортсмена: доходы несопоставимы с теми, что есть в теннисе или хоккее. Человек, который выбирает такую стезю, по сути, готовится к безденежному существованию: он как аскет, это своего рода молитва. Финансового успеха он не добьется, если не станет Яном Фродено (немецкий триатлет, обладатель мирового рекорда на «железной» дистанции  – 7 часов 35 минут 39 секунд. – Прим. БС). Однако если сопоставлять с талантом Фродено деньги, которые он зарабатывает, то они невелики.

Если сегодня спонсоров найти сложно, то насколько тяжело было объяснять людям, для чего нужен триатлон в конце 80-х? У вас была первая команда по триатлону в СССР?
На самом деле первыми были прибалты: эстонцы, латыши, а потом уже мы. SBR (Swim, Bike, Run) появилась в 1988 году, когда мы с товарищем Владимиром Фоминым учились на факультете физического воспитания. Он предполагает прохождение через все виды спорта поочередно. С одной стороны, мы были не слишком удачливы, чтобы специализироваться на чем-то, с другой – являлись многофункциональными: плавали, занимались греблей, лыжами, бегом. В 1988 году нам попал в руки американский журнал Triathlete, показалось, что кто-то прочел наши мысли и послал нам такой подарок. И мы целым коллективом – нас было человек 8–10 – нырнули в триатлон. Сначала базировались в Институте физкультуры, на Сиреневом бульваре, – они предоставили условия, манеж, велостанки. Позже нам помогало руководство предприятия «Луч». Хотя в основном было очень тяжело объяснять людям, что такое и для чего триатлон.

Какие цели тогда перед собой ставили?
Нас тренеры в молодости воспитывали так, что они были максимальными. Была одна мечта: четыре буквы на спине – СССР. Так получилось, что костюм у меня появился, но дальше дело не пошло.

В 1989 году поехали в Болгарию, где от Советского Союза человек 60 собрались, – это было первенство СССР, и по его результатам сделали экспериментальную команду, в которую я вошел. Тогда стоял вопрос о том, что триатлон появится в программе Олимпийских игр, и для него организовали федерацию. Но финансирование шло по остаточному принципу.

В 1990-м мы съездили в Австралию: произвели фурор как триатлеты из Советского Союза. Сам старт был в феврале и из-за смены климата тяжело нам дался. Кроме того, на радостях, окунувшись в другую жизнь, мы начали до старта везде кататься, так что к старту были «убитые».

Кто являлся тренером – ведь специалистов не было?
Выписали тренера по велоспорту из Эстонии – Эдуарда Мирского, он учил нас правильной езде на велосипеде. Работали специалисты либо из пятиборья, либо из морского многоборья, легкоатлеты или пловцы. Каждый для своего ученика писал задание, и в сборной все тренировались по своим индивидуальным планам, кто во что горазд. Сейчас все намного правильнее, продуманнее и профессиональнее, чем тогда.

Что для вас триатлон сегодня?
Своего рода отдушина, снятие стресса. Спасение от гонки за деньгами, современных технологий.

Почему именно «железный» триатлон?
Вообще мы с товарищами – до того, как узнали о триатлоне, – начали делать 100-километровые пробеги: хотелось испытания расстоянием. А потом узнали, что есть еще более серьезные вещи. Олимпийский триатлон, который всем известен (1,5 км – плавание, 40 км – велогонка, 10 км – бег. – Прим. БС), сделан, чтобы его было интересно смотреть по телевизору. Ironman – совершенно не телеформат: он существует для участника, но зато это целое дело. Поэтому настоящий триатлон – только Ironman.

Как часто вы пробегали 100 км?
Дважды: не спеша, время получалось в районе 10 часов. Весь интерес состоял в том, сможем ли мы пробежать 100 км или нет.

К ультратриатлону как относитесь?
Я вообще противник таких мероприятий: мне кажется, к спорту это не имеет отношения – просто туризм. Видел, как проходит ультратриатлон во Флориде – 30–40 человек едут с номерами, но медленнее, чем мы на тренировке. Проезжаешь мимо них – они в измененном состоянии сознания, как будто из психбольницы сбежали. Зачем это? Непонятно. Просто чтобы потом об этом рассказывать?

С какого результата, по вашему мнению, начинается спорт для мужчины-любителя на Ironman?
10 часов – если человек не старше 60 лет. Думаю, к такому результату все могут прийти независимо от своих способностей.

8 часов 53 минуты – ваше лучшее время на Ironman?
Да, но справедливости ради следует сказать, что велосипедная трасса была укорочена на 28 км – сокращена из-за ремонта дороги.

Ваш лучший вид спорта в триатлоне – это…
Бег – мой коронный вид спорта. Я выполнил норматив кандидата в мастера спорта на дистанции 5 и 10 км.

Сколько обычно у вас стартов в год?
В среднем с 2009 года прохожу около пяти-шести «половинок» в год, один-два раза – Ironman, один-два марафона, лыжных забега – три-четыре. Есть велогонки две-три – какие-то однодневные, какие-то многодневные в серии Grand Fondo.

Какой старт обычно основной?
Ironman.

К какому результату стремитесь сегодня?
Моя мечта – сделать Ironman на Гавайях (чемпионат мира по «железному» триатлону. – Прим. БС) с результатом быстрее 10 часов. До этого на Коне я показал время 10 часов 15 минут.

Сколько времени ушло на подготовку?
Три года, но можно сказать, что физическую форму набирал «с нуля». В 90-х годах я сосредоточился на бизнесе и в 2009 году находился в разобранном состоянии, кроме того, серьезно курил. Однако мой брат сделал Ironman в 2008 году и этим очень меня мотивировал. Сначала я ставил цель просто пройти «железный» триатлон, а дальше уже все завертелось. Никто ведь не приходит в спорт с целью стать чемпионом мира в своей возрастной категории – чаще всего все с малого начинается. А уже позже, года через два, человек начинает ставить перед собой более амбициозные задачи.

Как воспринял организм переход к спорту после длительного перерыва?
Прекрасно. Я избавился от лишнего веса, стал ездить в интересные места. Одно дело, когда ты как турист приезжаешь на достопримечательности смотреть и на пляже лежать; другое дело – путешествовать со смыслом. Тем более что велосипедные трассы в основном проходят в живописных местах.

Каков был ваш результат на первом Ironman после возвращения в спорт?
10 часов 47 минут. Проехал на велосипеде нормально – 5 часов 10 минут, а на марафоне было сложновато.

Какую гонку можете назвать самой тяжелой?
Кону 2016 года – я к ней не был готов из-за слишком сильной занятости. «На зубах» дошел. Тренер мне говорит, что в таких ситуациях не надо себя мучить, лучше сходить, но я думаю, что это больше для профессионалов подходит. Мы же любители: нам надо майку, медаль домой привезти – отчитаться. Иначе непонятно, зачем полгода тренировался, если дело не закончил. Тем более если речь идет о Коне – очень красивом старте, но и в то же время простом.

Простом?
В Америке ко многому проще подходят – к транзитным зонам, выдачам аксессуаров, пакетов. В целом в Штатах экспо скромнее. И сами спортсмены относятся ко всему проще – незазорно, например, на роудбайк поставить старую насадку, необязательна электроника и карбоновый велосипед; на людях устаревшие модели гидрокостюмов. Американцы могут 10 лет на одном велосипеде ездить и не смазывать его. Это у нас и в Европе триатлон – элитный вид спорта, а в Штатах им занимаются все – учителя, пожарные, массажисты, полицейские: в силу климата им проще.

Как вы с собой договариваетесь, чтобы не сойти с дистанции?
Начинается разговор с собой: что тебе мешает сойти, кто тебя это делать заставляет? А вдруг ты сейчас повредишь здоровье? Совсем повредишь, чуть-чуть или на время? А потом говоришь себе: да ничего ты не повредишь, давай иди – и все. Ты не можешь сойти: сделал столько работы, тренировался, время и деньги потратил. Хочешь это выкинуть в помойку? И говоришь себе: ну да, но уже не будет результата, на который я рассчитывал, – какой смысл идти дальше? Результат – это один момент, а дойти  – другой момент. Первый план не выполнил, выполняй другой – иди пешком. Почему идти пешком? Ну тебе же больно? Больно. Но ты же можешь идти? Можешь. Ну давай, иди. Потом: беги еще. Ну сколько пробежать? Вот дотуда добеги, а там посмотришь. Вот так и договариваюсь.